когда у еды появляется горький привкус,
у сладких напитков - отвратительно кислый вкус,
беги в поликлинику, чтобы сделать прививку,
не слушая мысли "ничего-ничего, привыкну",
иначе могилой станет горящий куст.

это осень в тебе расцветает хмельной заразой,
в кровь выделяет желтоватый от яда сок,
красит в багрянец губы, усыпляет разум,
да, исцелиться можно - если лечиться сразу,
до того, как осень проникнет в сон.

не успеешь - будут сны о садах туманных,
сладких яблоках, шуме волн, золотых огнях.
баю-бай, хороший, скушай небесной манны,
вкус у нее полынный, дурманный, пряный,
как узнаешь о нем, как узнаешь ты без меня?

мне ли лгать тебе о болезнях, о лихорадке,
страшною сказкой постепенно сводить с ума?
не впускай в себя осень, не слушай ее загадки,
чтоб еда была терпкой, а твой напиток - сладким.
спи, мой хороший.
переживи Самайн
(с)Джезебел Морган

Ей бы просто уехать куда-то деньков на пять,
Перестать быть массовкой в обыденном интерьере,
Научиться не думать, не жаждать, не требовать, не желать,
Молча длинные складки на простыни расправлять,
И поверить. Вот взять и кому-то всерьез поверить.
Но она продолжает легально в окно сбегать,
Поклоняясь, как идолу, тени закрытой двери.

У нее сотни тысяч причин возвращаться в мир,
Где ее ипостась однобока, скучна и жалка.
Грань дозволенных рамок ее обозначил сухой пунктир,
Она эту любовь износила до круглых огромных дыр,
И любви этой место теперь на заброшенной старой свалке.
Тот, кто должен был светом ей быть, стал предатель и конвоир,
Треплят душу и совесть любые его ремарки.

Ей бы крылья расправить, не мешкая взять разбег,
Весь тяжелый багаж опрокинув в пучину сухого быта,
Но размытыми тропками льются предательски из под век,
Устья вечных по-женски извилистых горных рек,
И боязнь, как в той сказке, остаться одной с корытом.
Так уж вышло, что Женщина - меньше, чем человек,
А скорее структура, замес из борделя и общепита.

Когда кто-то орет о величии права на выбор своих свобод -
Она молча вздыхает, и держит на темечке небосвод. (с) Екатерина Цойлик

«Я убью тебя», - рычит он. Она смеется. У нее браслеты звонки, а ночи жарки, за ее цветастой юбкой весь табор вьется, у нее глаза ребенка, душа цыганки. «Хэй, потише, - говорят ему, - Осторожно! Да она танцует так, что себя забудешь!» Острие ножа привычно ласкает кожу, и костер горит, и весело спорят люди. Он следит за каждым жестом, за каждым взмахом, у него в запястье шаг ее пульсом бьется, он запомнил, как она говорит и пахнет, а она глаза отводит и не дается.
Он стоит в тени, ножом вырезает что-то. Беспокойный месяц бродит по ветхой крыше.
У костра она танцует свою свободу.
«Я люблю тебя», - рычит он.
Она не слышит.(с) Кот Басё

"Спину ровней, принцесса. Вам не к лицу сутулость", -
Вечно учил профессор, словно туман седой.
"Ну-ка, лопатки вместе! Что ты опять согнулась?
Выпрямись, как на мессе. Славно. Вот так и стой.

Хоть в будуаре тёмном, наедине с повесой,
Хоть пред толпой народа, хоть пред лицом врага...
Чтоб ни случилось в мире - спину ровней, принцесса,
Если вам хоть немножко честь своя дорога".

Умер давно учитель, канули в Лету годы,
Но старика наука крепко впиталась в кровь.
И восходя на небо лестницей эшафота
Губы она кусала, но выпрямлялась вновь.

И словно из подсознанья голос звучал знакомо:
"Жизнь и гроша не стоит. Надо ль её жалеть?
Только всегда, принцесса, спину держите ровно,
Чтобы вам поклонилась даже старуха-смерть".(с) Катриона

Ветер мурчит, все внутри повернулось вспять
И истончается в легкий прозрачный звук.
Даже помыслить не мог, что твоя броня
Хрупким фарфором осыплется на траву?

Сумрачный Город стремится тебя обнять.
Кто бы его, безнадежного, приструнил.
Эта весна, словно пуля, вошла в меня.
Тронулся лед, и я тронулся вместе с ним.

Я, как и Город, немножко в тебя влюблен.
Я отчего-то уверен, что это так.
Чувства, как самолеты идут на взлет.
Их принимает в объятия пустота.

Видишь ли, я не могу ничего менять.
Я расточителен, в этом моя беда.
Я, как и Город, хотел бы тебя обнять.
Время, пожалуй, бесценно, но время дам.

Тьма занавешена бременем алых штор.
Жертвовать чем-то - не значит творить любовь.
Может, поэтому, здесь, не смотря ни на что,
Этому Городу хочется быть с тобой.
(с) Саша Бест

Отпусти, сказали мне, пересиль, эта тяжесть тянет тебя ко дну. Я держусь за высохший Иггдрасиль, я стою, я сто́ю себя одну, ну и что в себе мне любить, зачем, я себя не вытяну и саму, в моем сердце камень — безлунно-черн, а мой разум в собственном спит дыму.

Мне сказали, нет моей в том вины, этот мир заранее обречен. Небосвод, ложась на дугу спины, сыплет колко звездами на плечо, мне так трудно, больно его держать, мне его не вытянуть — и куда? На щеке от солнца горит печать, и луна проваливается в гортань.

Этот мир был дик, говорили мне, он был мал, он выжил своих богов. Я молчу, я верю и верю не, я ещё пытаюсь спасти его, но сквозь грань мне слышится новый мир, он моложе, больше, но и грустней, он такими, верно, рожден людьми, что за дом сражаться готовы все.

Отпусти, сказали мне, все пройдет. Твои боги могут ли обмануть? Этот мир не пустит тебя вперед, ты уже закончила этот путь.

Я молчу, разучена говорить, за себя не выучена решать.

...Этот мир, свернувшись в кольцо внутри, позволяет сделать мне первый шаг.
© airheart

Захочешь тише.
Но будет хуже, и снова хуже.
Выходит так, что пора считаться и срок вышел.
В молочном городе нашем долго гремели пушки,
Теперь гремит тишина. Страшнее всего, что ты слышал.

Привычка к собственному молчанию не возникла;
Ломай стекло, умножай по глупости плюс на минус.
По книжной полке, где сохнет памятная гвоздика,
Косая тень протанцевала и оступилась.

Мой капитан, корабельное тело трясёт мелко.
Я буду рядом, пока в борта ударяют волны.
Судьба - нелепая и невыгодная сделка
Того, кто есть, с тем, кого мы хотим помнить.

Захочешь тише. Но кто позволит тебе тише?
Софит луны запутался в зимних сухих ветках.
Тебя всегда будет слышно. Чертовски прекрасно слышно.
И в блеске снега, и звуке смеха, и в шуме ветра.
(с) Крис Аивер

зреет яд гремучих яблок за шипастою оградой,
зверь-октябрь греет лапы об огни чужих домов.
нынче правит межсезонье, время памяти и правды,
как же мы найдем дорогу, Энни, Энни, ангел мой?

вышел месяц из тумана, кувырнулся через ножик,
отвернулся - ликом черен, обернулся - ликом бел.
бродят тени меж деревьев, одинаково несхожи,
пожелал кому-то смерти - так иди и сам убей.

поле рыжее несжато - семь заломов на колосьях,
сторожа не уследили, много ль пугалу видать?
ветер кошкой полосатой, как клубок, гоняет осень,
пожелал беды другому? это, право, не беда.

изотри железный посох, башмаки стопчи до пяток,
зреют зернышки граната в крепко сжатых кулаках.
отражаясь в стылых лужах, зеркала играют в прятки,
не желай любви, не надо - это худшая из кар.

лучше слушай: хочешь яблок? краснобоких, спелых, сладких?
понимать беседы листьев, шелест поздних мотыльков?
хочешь плащ из паутины? хочешь платье из крылаток?
Энни, Энни, только слово - дотянись и тронь рукой.

выпей воду из копытца, в чащу ускачи оленью,
на рогах замерзнут капли, бубенцами зазвенят.
старый холм раскроет двери, поманив хрустальным следом,
впустит принца молодого, и собаку, и коня.

принц танцует до рассвета - слово крепко, чары прочны,
босоногой ли девчонке бить чужую ворожбу?
по траве крадется иней, все смелее с каждой ночью,
тускло светится корона на высоком бледном лбу.

шесть мотков овечьей шерсти размотает время-пряха,
принц проснется рано утром и не будет помнить снов.
нынче правит межсезонье - охрани себя от страха,
не желай любви, не надо... впрочем, поздно все равно.
(с) Волколис

Рассвет приходит к тем, кто видел тьму
Во всём её убийственном величии....
Кто плакал от людского безразличия,
Но безразличным не был ни к кому!

Рассвет приходит к тем, кто был в пути,
Не зная ни усталости, ни лени.
Кто, обессилев, падал на колени,
Но поднимался. Продолжал идти!

И, зажимая волю в кулаки,
Вдруг находил ромашковое поле,
И, задыхаясь от щемящей боли,
Свои ладони прятал в лепестки!

К тем, кто, похоронив свои мечты,
И, помянув их, устремлялся дальше.
Кто смог среди предательства и фальши,
Не растерять душевной чистоты!

Нечаянно в небесной синеве,
Вдруг распахнутся солнечные двери.
Рассвет приходит к тем, кто верил в свет.
Абсурдно, до последнего. Но — верил!
(с) Ирина Перова

...В каждой такой примерочной — дивные зеркала,
В них ты всегда чуть краше и чуть стройней.
Правильный цвет парчи и расстановка ламп:
Фокус простой, но ты изумлен и нем...

Ты примеряешь преданность — сорок шестой размер,
Преданность как-то не очень тебе идёт.
Энтузиазм пестрит.
Снобизм безвкусен и сер.
Радость уместна разве что под дождём.
Искренность дорого стоит.
Глупость ещё вчера
всю разобрали — модный сейчас фасон.
Ты остаешься в белье (беспомощность)
и в башмаках (хандра).
Отодвигаешь шторку, выходишь вон.
Смотришь с улыбкой, как расступаются
гости и персонал,
Молча идёшь мимо касс,
манекенов,
мимо полок с тряпьём
К выходу. А снаружи на плечи
вдруг ложится весна.

Смотришь на новый наряд и думаешь:
О! Наконец, моё».
© Дана Сидерос

край у нас широк, изобилен,
бесконечно сакрален
сколько у нас древних зубодробилен,
вековых душераздирален

перед путешественником, где черён,
где еще промышленно не освоен,
целый горизонт лежит живодёрен
и предателебоен

всяк у нас привит, обезболен,
власти абсолютно лоялен,
это слышно с каждой из колоколен,
изо всех шапкозакидален

и сладкоголосый, как сирин,
и красивый, как сталин
нами правит тот, кто всесилен
и идеален

от восторга мы не ругаемся больше матом,
не ебёмся, не курим,
нас по выходным только к банкоматам
выпускают из тюрем

в школе, без вопросов и встречных реплик,
наши детки, краса-отрада,
собирают нам из духовных скрепок
макеты ада

судя по тому, как нас вертухаи обходят хмуро,
и на звук подаются, дрогнув, -
скоро снова грянет большая литература
и кинематограф
(с) Полозкова